Куклы сильнее людей
Куклы сильнее людей
Оксана Дмитриева
На Львовском Международном фестивале “И люди, и куклы” представили два спектакля Оксаны Дмитриевой из Харькова. Пожалуй, одного из главных украинских режиссеров нашего времени.
Один режиссер рождает свой театр через “комплекс”, в том числе и собственной неполноценности. И у некоторых получается даже занятно. Другой режиссер создает свой театр — через “космос”. И тут уж, как говорится, в подобном космосе надо либо жить, либо его хотя бы художественно ощущать.
Оксана Дмитриева — родом из детства, она кукольник. И родом из космоса, хотя и не “космонавт”. Вполне вменяемая симпатичная женщина, твердо стоит на ногах. Создает свои удивительные (безо всякой затасканной комплиментарности) кукольные постановки, внутренне подключаясь к космосу большой культуры, сильных эмоций и великих драм.
О ней давно говорят в столице, в иных городах.
Вот и во Львове заговорили.
Помню, впервые меня просветила о ее творчестве критик Анна Веселовская: “Пройдут годы, а то и десятилетия, и о ней напишут разделы в учебниках истории современного театра…”. “Напишут, конечно, если будут трезвыми…”, — ответил тогда.
Дмитриева как серьезный режиссер ничего (никого) не имитирует, а создает оригинальные художественные миры, в которых люди и куклы, тексты и подтексты, знаки и чувства как-то срастаются в поисках театральной гармонии. Актер и кукла могут выступать у нее как равнозначные партнеры или как разные лица одного героя.
Как известно, человек издавна пребывает в мире кукольных зрелищ — в разных ипостасях. Он может быть там кем угодно — музыкантом, автором, участником-комментатором кукольных событий (бунраку, Япония).
В этом плане Дмитриева как бы “систематизирует” опыт кукольных предшественников…
В Харькове, в академическом театре кукол им. В.Афанасьева, где она работает, есть два репертуарных блока. Спектакли для детей, спектакли для взрослых. Вместе с художником Натальей Денисовой Дмитриева внимательна и к детям, и к их родителям.
Я изучил репертуар театра на сайте. И убедился, что туда нужно возить на профессиональные экскурсии тех, кто пытается формировать хорошие репертуары в плохих театрах. По мнению местной прессы, каждый спектакль Дмитриевой отличает легкость, поэтичность, витальность. Некоторые приписывают ей безоглядное стремление к Красоте, как главному критерию художественности в ее театре.
С чем могу поспорить.
Поскольку “красота” в ее постановках (виденных мною) — внешне приятная, но всегда ускользающая, опасная и неоднозначная, а иногда умышленно обманчивая.
На фестиваль во Львов Дмитриева привезла две постановки: “Ежик из тумана” и “Простые истории Антона Чехова”. Каждая из этих работ находится как раз на территории большого театра (кукол и людей) — большого стиля и художественного космоса.
“Ежик из тумана” заставил уже на первых минутах рыдать ползала. В том числе и заслуженных артистов. В спектакле Дмитриевой — не просто добрый ироничный “привет” нашему детству, отформатированному мультфильмами таких гениев, как Юрий Норштейн, это также своеобразное прощание с детством.
Сидят в зале взрослые дядьки — и плачут, как дети. Когда видят остроносого симпатичного ежика, очевидно, женского пола, поскольку у него вместо иголок — гипюр: будто бы готовится к акту бракосочетания.
Веселые похождения этого самого ежика из произведений С.Козлова — его забавные взаимоотношения с Медвежонком, Зайцем, Осликом — не что иное, как мы сами, в своем туманном вчера. Когда ранили взрослых детскими иголками, когда спорили с упертыми дворовыми ослами, когда догоняли полями вертлявых приятелей-зайцев.
Непредумышленная эта идентификация — явственна.
Ибо детство наше тоже давно покрыто туманом, а то и песками забвения.
И вот эти милые, безупречно созданные куколки, как благая весть нам — о нас самих.
Дмитриева вместе с художником Денисовой постоянно держат своих кукольных героев в состоянии невесомости. Они тоже — космонавты. Или маленькие планеты в кукольном космосе.
Особенность сценического существования кукольных симпатюль можно точно определить великолепным украинским словом — “кружляння”. Они не то чтобы передвигаются или шастают, но еще и “кружляють”, как загадочные влюбленные персонажи на картинах Марка Шагала.
Этот ассоциативный, философский, нежный, детский, но вовсе не “дамский” театр — какой-то отчаянно искренний и безоглядно душевный.
Чтобы разбить сердца взрослых “оболтусов” окончательно, режиссер и художник в определенный момент превращают сценическую “ширму” в подобие старого телевизора. Что-то мигает, что-то снежит, много тумана. Но там также много чистоты и неизвестности. Вдруг ширма-телевизор вспыхивает мириадами огоньков (буквально пожар на Млечном пути) и я в который раз убеждаюсь в правоте своих мыслей: у некоторых режиссеров театр рождается-таки через “космос”.
Еще один ее спектакль — “Простые истории Антона Чехова” — объединяет три сюжета гениального писателя. “Дама с собачкой”, “Черный монах”, “Скрипка Ротшильда”. Можно и так сказать: это почти идеальный спектакль, в котором люди и куклы ведут тайный, не всеми слышимый диалог. И сквозь такой диалог пробивается подлинный Чехов. Его горькая насмешка, светлая печаль. Его обостренное и болезненное чувство ускользающего времени.
Первый план в спектакле — актеры драматические (Вячеслав Гиндин, Геннадий Гуриненко, Александр Коваль, Татьяна Тумасянц, Наталья Шапошникова, Виктория Мищенко). План второй — маленькие игрушки, безмолвные существа, напоминающие хитрых болванчиков из индийских лавок.
Человек в этом чеховском спектакле существует в ритмах психологического театра. Куклы же в постановке воплощают нечто трансцендентальное, мистическое, потустороннее. Они изображают маленьких немых свидетелей больших человеческих драм. И они же, куклы (игрушки), используются режиссерами-актерами в качестве необходимого и незаменимого сюжетного реквизита.
Но вот в чем парадокс. Согласно режиссерскому концепту, подобный реквизит в определенные сюжетные повороты выступает доминантой. Победителем в неравном конфликте человека с собственной судьбой.
Ибо, по Дмитриевой, куклы сильнее людей. Игрушки прочнее чеховских недотеп.
В “Даме с собачкой” Анна Сергеевна и Гуров, встретившись в Ялте, всматриваются в миниатюрные отражения самих себя, в свои кукольные альтер эго. Шумит и пыхтит игрушечная детская дорога. Вскрикивают раненые белые птицы над их головами.
Кукольный мир врывается в чеховскую драму — в сюжеты для небольших рассказов.
Актеры, играющие главных героев, заметно старше чеховских персонажей. Но в этом даже больше драматизма, некукольного трагизма. Люди, острее чувствующие свое уходящее время, буквально хватаются за последнюю любовь и за кукольные изваяния — как за соломинки. Они готовы упасть в детство, готовы превратить свой мирок в большую детскую площадку, лишь бы быть вместе, друг с другом.
В “Черном монахе” все еще жестче, еще трагичнее. Тема темного человеческого безумия здесь лоб в лоб сталкивается с темой земных, плотских детализированных радостей. Такими, например, как наливные яблоки, огромными бусинами застилающие сцену.
Болезненный призрак в этом сюжете сродни “фантомасу” — с привинченной гипсовой кукольной головой. Только вот дрогнет что-то в мире или в душе — и покатятся чертовы фантомасьи головы на пол, как яблоки.
И снова кукольный реквизит определяет человеческое сознание (и подсознание). И снова затейливые “смыслосочинения” режиссера-кукольника позволяют увидеть Чехова в ином ракурсе, услышать его в иной тональности.
Еще Гордон Крэг ломал голову, соизмеряя в своем театре Человека и Куклу. Через отчуждение, даже через уничтожение (он в прямом смысле иногда уничтожал свои куклы) режиссер искал какого-то идеального “двойника” и незаменимого “другого” — для человеческой личности на сцене.
Своим путем, но похожим маршрутом движется Дмитриева. Ее люди и ее куклы не всегда конфликтуют. Но есть понимание взаимозаменяемости человека и куклы: скрытого противостояния “того” и “другого”.
В чеховских сюжетах режиссер бережно сохраняет авторский текст, щадит даже второстепенных героев. Ее театральные фантазии вовсе не кружевные, не путанные. Они очень ясные, внятные, выразительные.
Когда-то у Кеннета Тайнена я нашел интересное ключевое слово — duende (исп.). Лексическая палитра этого слова, по Тайнену, — в способности передавать глубоко переживаемые чувства незнакомой аудитории с минимальной нервозностью и максимальным самообладанием.
В кукольных спектаклях Дмитриевой, на мой вкус, есть это самое duende. Она обладает мужской способностью сдерживать чувства, даже если они взахлест. В нужный момент она умеет остановиться, чтобы ее кукольный дом не превратился в дом сумасшедший.
Многократно повторяемая музыкальная фраза; легкие условные декорации, редкая по теперешним временам актерская органика, изобретательный кукольный реквизит (отсылающий зрителя к знакам бесконечности). Это и другое — живая ткань ее режиссерского космоса в чеховских историях.
В “Скрипке Ротшильда”, например, сама скрипка — важнейший кукольный знак бесконечности: как музыкальный инструмент, как гроб для покойника. И в самом сценическом сюжете есть и безоглядная удаль, и горький привкус финала…
Ибо многие спектакли Дмитриевой, очевидно, об этом? О том, что детство ушло — навсегда.
